Стихи после 1996 года : Литературно-художественные страницы Владимира Карпца

Когда-то жил один масон,
И он такой увидел сон -
Стоит в саду он без кальсон.
Подул пассат, подул муссон -
А он, как перс, как патиссон,
Стоит, качаясь, без кальсон.
Текут года, текут века,
Издалека течет река,
Легка, как сон, как облака,
А тот масон все тот же сон
Стоит и смотрит без кальсон.
О, вы, не молвьте ничего,
О, не будите вы его -
Он спит. Он думает, кто он -
Титан, тевтон, архитектон?
Тот сон во сне глядеть ему
Сквозь день и ночь, и свет и тьму
За веком век так суждено,
Как дождь, как пламя, как окно,
Как сказочная Колпь-страна,
Где в бездне огненной без дна
На черной камени Баак
Плывет, качаясь, ишаак.
Гуляет серп, гуляет мол,
И космодром, и комсомол,
И на обломках самовла
Гуляет пό телу пила.
Подул пассат, подул муссон -
Все это нус, все это сон.
Муссон подул, подул пассат,
Опять подул. Он вышел в сад.
Ты кто? - спросил его в пальто.
Никто - ответит тот на то.
Он ведь и впрямь не знал, кто он -
Титан, тевтон или тектон.
Муссон подул, подул пассат
На сад, посад и палисад.
Стоит масон. Он без кальсон.
Вверху пассат. Внизу муссон.

        *  *  *
От Сиринова от крыла,
От Сирии, зачавшей Око,
На юг ночной летит стрела
Чрез точку крайнего Востока.
 
Где стол был яств, там гроб стоит, - 
Как говорил еще Державин.
И вот уж Император Тит
В поход выходит, богоравен.
 
И все предопределено.
Летит из света в тьму душа, и
Океаническое Дно
Все вновь зачнет, все завершая.

        *  *  *
Голубей гоняет, голубей
Тот, который снега голубей,
Тот, который отрок и монах,
Пращур чей - Владимир Мономах.
А потом был Грозный Иоанн,
Было все - кто избран, тот не зван.
Голубей гоняет, голубей
Тот, кто скажет: «Только не убей»,
Тот, кого седые старцы пьют,
  

          *   *   *
Вот уж последний пилот пролетает -
Леший седлает коня.
Выпадет снег и поутру растает -
Милая, помнишь меня?
 
Лешему чаща, а летчику небо,
Милой - билет  на каток...
Чтобы не помнил, где быль, а где небыль -
В мозг - электрический ток.
 
Пó морю, пó полю ветер гуляет...
Голову - насмерть об лёд.
Самый последний пилот улетает
В самый последний полет.
 
Сердце - на опыты, мозг - на консервы...
Праведен, Боже, твой суд.
Милой домой два сотрудника в сером
Ноги одни принесут. 

              *  *  *
Когда придет лесник, откупорятся люки,
Из них пахнёт землей, изгнившей ото сна,
Повыйдут на простор небесные калеки,
И дед-нога черна, и внук - рука красна.
 
Пойдет - начнет - качнет надоблачная стачка
Все сотрясать огнем из пещи торфяной,
И выедет на курс предсказанная тачка,
И в ней тот самый, кто сидел на проходной.
 
Но он ли то сидел, или его дублер там
Дремал, подслеповат, но видел, кто идет,
Кто спит, чей песня спет, кто с навью занят флиртом,
Кто вывел в караул строй вымерших кадет.
 
Он едет вдоль стены, и все ему - ура! - там,
Орут, как сам собой прорвавшийся гнойник.
О нем промчался слух, что был царем Урарту.
И вот теперь он тот, открыл кому лесник.
 
Но слухи все ничто, их много так, что даже
Не перечислить все под страшной пыткой, но
Коль сам кого пытал до самой третьей стражи,
Быть может, вспомнишь ты то самое кино.
 
То самое окно, откуда голова та
Высовывалась вниз, махая языком.
Земля уже вода, вода уже лишь вата,
Чревата из «Катюш» простреленным виском.
 
Постой, электровоз, колеса, не сточите
Златые острия своих небесных спиц.
Сверхвышний звездопад смывает все в ночи те
Простертые лучи невиданных столиц.
 
Неведомых дверей, дорог, но не ведомых
Дорожным патрулем ни вправо, ни вперед,
Тем самым патрулем, чей ор у врат Едома -
Да здравствует в ничто шагающий народ!

Все искала будильник рука.
Позади простирались века.
Помнил смутно, не наверняка,
как он плыл сквозь туман вековой, но
было все так безлико давно -
звери, рыбы, сливались в одно,
завры, мавры, плохое вино,
все цари, все немое кино,
все троянско-балканские войны.
 
Он уже понимал, понимал,
как он мал, сознавал, как он мал,
звал, не слыша, и слышал, как звал,
как без рыбы трясется жерлица,
как течет молоко в решето,
как проходит пустое пальто,
как все то обращает в ничто
что-то то, что все длится и длится.
 
Прорастал он всю ночь, бормотал,
душу выпростал, вырос, настал.
Принесли на подносе, не стал,
бормотал, что, мол, где твое жало,
бормотал, что летал край стола,
что свистела, мол, значит, стрела,
значит, белая лебедь плыла,
камень белая, значит, пылала.
 
Дочь, как мать, -- он подумал, -- точь-в-точь...
А ему оставалась лишь ночь.
Впрочем, все это видеть воочь - 
ю, как ужас ю сквозь у начала,
омрачало начало ума,
но его-то и не было - тьма
тьму смывала, туманила, ма-
му звала, или дочь, иль сама,
словно сом, ум в уме означала.
 
Было первоначало. Оно 
совершенно, но не свершено,
и на всплывшее вышнее дно
он ступает, весь вешний, ростками.
Там не прядает льдина за льди-
ной, и он сам не ведал, поди,
что все будет еще позади -
а пока шли века за веками.
 
Вечность речи - он ей пренебрег,
все, что рек, позабыл, что изрек -
двух вокруг проступил берег рек -
означало все то - имярек
отходил ото сна понемногу.
Все летал край стола, край стола,
оставляя осколки стекла.
Камень белая в небо плыла,
и сводило последнюю ногу.
 
  
 
                      2003  

       *  *  *
Како грядущее мниши,
Третий непрошеный гость?
Холодно, холодно, мнише -
Кости не слушает кость.
 
Ноги не ходють, и очи 
Видят все вверх, а не вбок... 
Каждую звездочку ночью 
Пересчитал и продрог.
 
Трем-от клонюся дорогам - 
Всуе взыскаша свое... 
Знамо, оставлено Богом 
Светлое место сие.
 
Только вот невесть откуда 
Выйдет и требует - «Плачь!» - 
Словно ко старцу, аркуда, 
Сиречь ведмедко-космач.
 
Что ему? Хлеба да пива... 
Страшен ты, будущий век... 
Ешь, волосатое диво, 
Пей, Власий-Мелхиседек!
 
Ну а обьедочки птахам - 
Он-от их над головой... 
Пахнет все мохом да пахом, 
Мравием да муравой...
 
Трижды блажен окаянный 
Милует иже скоты...
                
Тако кладбищенский пьяный 
Слушает песнь пустоты.

                       Посвящается Вековке -
                       205 км Горьковской ж/д
 
ОКО КОНУНГОВ
 
ГЛАЗ ПЕРВЫЙ, правый, в Китай-бор-от вперяется -
В Кси-лучах Кюри князь Кир-Юр не теряется,
Синий же Ус да от брады соблюдет себя
Да не Труп Вора в ладье причалит, гребя...
Илия-солея волот Муромский - иль я
Что-то здесь ищу, только Гусь-реки гуслея
Рима раменье омывает, спасая, лья
Елей ветра купно с росой - витриол белья,
Коим быль поросла, белоус-бела-трава
От карьера вверх до Стекольного-Града-Рва,
Где ворон в трубу вздул ради Чуды-Юды-Льва.
Пока он трубит, Русь не вырубит татарва.
С ним и орм-вяз, и ведмедко-космач, и Ермак
Урсус-Князь, урочище Ермус, Мелхиор-Маг.
По-ерам-по-херам глаголют Отец и Сын -
От Отца же Худ-Птицельвица-Подай-Косым
Взьми косу да вдоль Гусь-реки иди, где Касым -
Град Гусиный всплыл - будь покоен хоть пока сим -
Вдруг придешь-то во Ширь-Град на Сиян-горе,
На звезде-горе, где звенят о Игоре
Во псалтыри и гуслех предки Жиля де Ре.
 
 
ГЛАЗ ВТОРЫЙ
ЗУБ МУДРОСТИ
 
Еще листоверт,
уже шелкопряд...
Кто мудр - вовсе мертв,
ибо вписан в ряд,
ибо спит во рту
с тридцатью одним,
смертью первой ту
распечатал Ту-
рана Топоним.
Вторая же смерть
пуще сей ведро,
ибо Трети Треть
множит на Зеро.
Не-Девять - се клич
Ключаря ея -
се ключ, он же бич
недобытия.
Мать-баба-судьба
обе их испить,
пока путь-арба
суть путь, а не нить,
пока зрак раба
не познает рот,
не вернут гроба
Всецветущий Род.
 
Сухие, в сырой
лежим грудами -
Сарай-Сора-Рой
промеж рудами,
где червь-многоморд -
един весть весны -
шагом вышних орд
лежим, попраны.
Там спим, кость к кости -
Подкаменный Бург -
сей зуб мудрости
вырви мне, КСИ-РУРГ... 
 
 
ГЛАЗ ТРЕТИЙ
ТРИЦАРСТВЕН
 
Сок давится,
Брагу льет,
Воск плавится -
Царь плывет.
Свещ Сирия,
Сосен сон,
Се Kyrie
Eleison.
Каков-от ковкий
Дак-дык-бор?
Вепрь Вековки -
Дикобор.
Вереск горе -
Цветоряд.
Весь выгорел
Ермус-град.
Негр-вран-взвей
Со стрех всех:
Царь Муравей -
Мера вех,
И Первостар,
Чей Сей Дом -
Кифа кифар,
Фонарь Домн.
А коль сквозь мох
В пески зреть
Соль и Эль - ох! -
Дух на треть.
Сквозь рыбий глаз
Ветх скрип арб.
 
Корзина Аз, 
Крп сиречь Карп.
 
 
ГЛАЗ ЧЕТВЕРТЫЙ
НА ГОСПОДИ, ВОЗЗВАХ
 
Господи, воззвах к тебе, услыши мя,
Коли нет ума, из огня да в полымя
Из первого огня во второй огонь,
Да пройду сквозь онь, коли вниду в онь.
Егда с пяти сторон грядет иго-го -
Услыши глаз моления моего
И пощади мя со чады моими
За бездны, коим дерзал давать имя.
Да Ям-Суф-мудра вся в пересых уйдет,
Твоя Премудрость-Правь - Косых буй-от
Косяк воскуривших в ладан обует
Во хрусталь-стекло-злат золу продует -
Царь-Девица-Сирин-Певица-Роах
Розы две насадит на горе-горах
Белую со алой присноросные -
Сих парусов больные матросы мы
Ты же не верть их в торфяник-чернь-бурую
Да останется каждая дурою.
Сохрани же и Вековку-Ермус-град
Да во веки веком свещми сосны горят.
А о ком горят век за веком подряд -
Волки-волоты веки поднять велят.
Века век век совечен свечной реке -
Всяк не зачат шар стеклян держит в руке
А земля-то гудит, вся в оспе поди...
 
Оком воззвах, услыши мя, Господи.
 
                                  1998

           *  *  *
Убийца знает, что смерти нет,
Что дело рук его - переход
От света к тени, из тени - в свет,
Снова в нети, в тенета, от
Гнета туда, где выход есть вход,
Выдох и вдох ольховых вод,
Туда, где тот, от кого салют,
И ему салют от того, кто лют,
Кто лет лишен по его вине,
Кого нет в окне, кто гниет на дне,
Кто летит по дну, пропустив одну,
Разверзая небесную глубину,
 
Кто зовет его, кого он зовет,
Чей завет ему, ну а он-от вот,
Он-от знает, что он-то тово того,
Кто и есть он сам, кто тово его.

          *  *  *
Ночное небо так ничтожно,
Так ослепительно нигде,
Что разве можешь, разве можно
В ночи проплыть в его воде?
 
Лишь волк прильнет к нему голодный,
Лишь ворон прилетит хромой
Клевать плывущий каждый плод мой,
Еще незáчатый, немой,
 
Еще не бывший никогда, не
Помысленный ничьим умом.
О, красная земля рыданий,
Ты снова тонешь за холмом.